Маркус, услышав, что она шевельнулась, вскочил и кинулся к кувшину, а шут улыбнулся:

– Здравствуй, Лена. Удалось отдохнуть?

– Мне – да. А тебе?

– Да, вполне.

– Врет, – не оборачиваясь, бросил Маркус. – Всю ночь ворочался, не спал. Страшно, что найдут.

– А ты у нас герой, – обиженно проворчал шут.

– Я у вас не герой. Я у вас Проводник. Я не умею бояться заранее.

– Ты злой, – по-детски сказала Лена.

– Я не злой, Делиена. Я просто говорю правду. И уж шуту надо бы к этому относиться спокойно.

– Я и отношусь к этому спокойно, – пожал плечами шут. – Разве я возразил тебе? Шуты говорят правду не только окружающим, но и самим себе.

– Это труднее, – согласился Маркус. – Делиена, если хочешь умыться, я там нагрел воды.

Лена встала и расправила непривычно длинную юбку. Вот удивительно – не помялась. Горячей воды было очень много, и Лена с удовольствием вымылась, хотя и по частям – в тазик много не помещалось. Думать не хотелось категорически. Ни о чем, и уж тем более о ситуации, в которую она попала и в которую втравила Маркуса и шута. А если их действительно найдут? Если местный король и правда столь последователен и так печется о своей репутации? А она, как всегда, поддалась порыву, не соизволив даже предположить возможные последствия. Тут можно рассуждать, что Маркус мог бы ее не послушаться и вовсе вообще утащить подальше с площади, и даже хотелось так порассуждать, но пример людей, говорящих правду самим себе, сделать этого не позволял. Что делать дальше? Вот задать сейчас им этот вопрос и получить немедленный ответ: уходить отсюда, пока можно, вместе с Проводником, а уж шут тут спокойно подождет, авось да не отыщут. И это – при молчаливом согласии Маркуса.

Ты хочешь, чтобы я ушла, Рош?

что? нет. то есть да, хочу.

Хочешь быть удавленным?

нет. конечно, нет. надеюсь, меня не найдут.

Надежда – глупое слово.

Читая забавные истории Макса Фрая, Лена с этим определением не соглашалась и даже обижалась на автора, чей мир так совпадал с ее собственным. А ведь и правда – глупое. Проверяют всех мужчин. Если еще не начали, то скоро начнут проверять все дома. Подряд. И ведь не с княжеских хором начнут, похоже, фрондерство здесь не в моде, не станут люди прятать шута, от которого много чего неприятного наслушались, правда редко бывает приятной. Пойдут по таким вот хибаркам, где весь обыск – в шкаф заглянуть и вот в эту ароматную комнатенку. Последовательно и методично.

лена. не бойся за меня. я пойду к родагу сам. я знаю, как попасть к нему незамеченным. и скажу, что я тут ни при чем.

Не скажешь.

почему?

Шуты говорят правду.

Лена разгладила платье. Скромно, но, надо признать, элегантно. Ни убавить, ни прибавить. Сидит отлично, корректируя не идеальную фигуру, хотя немножко старит. Конечно, черное старит. Но не так чтоб очень, уж больно цвет глубокий, черно-черный, без серости или там синевы. Чернее не бывает. На полочке лежала деревянная расческа. Да уж, от укладки и помину не осталось, придется ходить крокодилом нечесаным, то есть, конечно, чесаным, но без прически. Увы. Эх, ну почему у нее волосы не такие, как у Роша – пышные и лежат хорошо, хотя и встрепанные какие-то… Покрутившись перед зеркалом еще минутку, Лена решила, что ничего лучшего у нее все равно не получится, и вернулась в комнату. Шут выглядел растерянным.

– Интересно, какая именно мысль не приходила тебе в голову: что шуты говорят правду или что я об этом скажу? – спросила она, усаживаясь на заботливо подставленный стул. – Ну и что мы теперь будем делать? Имейте в виду, я слышала часть вашего разговора.

– Мы ничего тайного и не говорили, – пожал плечами Маркус. – Ничего из того, что не могли бы повторить тебе. Верно, шут?

– Конечно. Мне неприятно признаваться в том, что я боюсь, но не признаться в этом было бы просто глупо хотя бы потому, что мне никто бы и не поверил. А Проводник так или иначе рассказал бы тебе, что делается в городе.

– Я впутала вас… – начала было Лена спонтанную покаянную речь, но перебили ее мужчины одновременно: Маркус сказал «нет», а шут просто засмеялся. У него был удивительно красивый смех.

– То, что я делаю, Делиена, я всегда делаю по собственной воле. Если бы я не захотел тебе помочь, не стал бы. Тебе для чего-то понадобился шут, уж не знаю, для чего, и я подумал: как же я не помогу Страннице?

– Ты вмешалась потому, что все поняла правильно, Лена. Ты подарила мне по меньшей мере еще целый день жизни, а это, поверь, много. – Маркус недоуменно на него воззрился, и шут объяснил: – Она поняла, что я не попрошу… не покаюсь.

– Ты идиот? – осведомился Маркус.

– Может быть. Когда меня приговорили, все знали, что я потерплю час, может быть, даже два, а потом попрошу о милости, и мне ее даруют. И я это знал. Думал, что выдержки мне хватит даже до заката, и потом весь город будет гудеть о моем несказанном мужестве. Я немножко тщеславен, как, впрочем, и ты. Я стоял там, смотрел на эту толпу, для которой казнь шута даже не радость, а просто зрелище, вроде невиданных зверей или кукольного спектакля – что черни до шута, шут живет во дворце и говорит правду королям и баронам, ведь народу знать истину вовсе не обязательно. Они меня даже не ненавидели. Они меня не знали. Заключали пари, сколько кнутов я стерплю, вспоминали, как когда-то шут испортил им забаву – попросил милости, едва его привязали к кресту. Я бы не испортил им забаву, Проводник. Потерпел бы и сдался, не хочется же быть изувеченным… А потом увидел ее.

– И что? – поинтересовался Проводник. – Отсюда давай поподробнее. Что ты все же увидел такого, если не увидел Странницу?

– Я бы сказал тебе, если б знал, – повесил голову шут. – Дай мне время, может, пойму.

– Я-то дам. Даст ли Родаг?

– Не пугай ее! – оборвал шут.

Маркус промолчал, подвинул Лене тарелку и налил в три кружки из кувшина. Гнев растворился в глазах шута. Только что они были темными кипящими – и уже все, обычный сине-серый цвет и темные крапинки… в них, наверное, ярость и ушла. Сконцентрировалась. Из кружки пахло непонятно, но привлекательно. Маркус намазал на хлеб масло таким слоем, какого Лене бы хватило на неделю, потому она покачала головой и соорудила себе бутерброд сама: хлеб, нисколько не подсохший за ночь, немножко масла, немножко колбасы и побольше сыра. Получилось внушительно и очень вкусно. Шут ел с меньшим аппетитом, чем вчера – ах да, эта мазь жжет, ему просто больно…

– Если ты так уверен, что король тебя найдет, зачем согласился на то, чтобы Маркус избавлял тебя от шрамов? Ведь больно.

– Может, он хочет умереть красивым, – хмыкнул Маркус с набитым ртом. Шут улыбнулся.

– Не знаю. Наверное, на что-то надеюсь. Я не помню, когда это было в последний раз, не помню, как выглядит надежда. Ты пей. Это замечательный напиток. Мало кто умеет его готовить, хотя рецепт знают все. Поговаривают, чтобы шиана была хорошей, в нее надо добавить чуточку магии, но совсем чуточку, иначе она будет горчить. Ты владеешь магией, Проводник?

– Минимально. На шиану только и хватает. Попробуй, Делиена. Это вкусно. А настоящая шиана придает силы, снимает боль, излечивает лихорадку…

– Снимает боль? – заинтересовался шут и сделал пару хороших глотков. Маркус расхохотался. Лена осторожно поднесла кружку к губам. Было и правда вкусно, ни на кофе, ни на чай не похоже, немножко терпко, немножко остро, горьковато самую чуточку и вызывало смутные ассоциации почему-то с глинтвейном. Маркус выглядел удовлетворенным, может, из-за этой удовлетворенности начал подначивать шута:

–Ты уж, наверное, и вкус забыл такой простой еды.

– Забыл, – согласился шут, с видимым удовольствием проглотив кусок колбасы. – Столько лет уж… Но мне этот вкус нравится. Хлеб только неудачный.